Иллюстрация: Нордеа Банк
25.07.2012
О том, мешает ли ЦБ зарабатывать российским кредитным организациям, почему из России уходят иностранные банки и как влияет география на финансовые кризисы, порталу Банки.ру рассказал Игорь КОГАН, заместитель председателя совета директоров Нордеа Банка.
Несколько лет назад успешно продав ОРГРЭСБанк шведской группе Nordea, Игорь Коган тем не менее остался работать в своем бывшем банке. Теперь он имеет уникальный для России опыт сравнения изнутри отечественной модели ведения банковского бизнеса со скандинавской.
— Несколько лет назад вы продали свою долю в ОРГРЭСБанке шведской группе Nordea. Сейчас банк на 100% принадлежит шведам. Почему вы до сих пор здесь работаете?
— Ну, во-первых, я работаю в другом качестве, чем до сделки. С 2010 года я уже не являюсь председателем правления, а работаю в совете директоров.
Почему я продолжаю работать в Нордеа Банке? Расскажу историю. У одного из моих друзей и коллег папа живет и работает в Берлине. 15 лет назад он заполнял анкету в Центральный банк, еще по старой форме, и там был вопрос: «Есть ли родственники за границей? Почему они живут за границей?» Вот он и написал: «Есть, папа, в Берлине. Потому что ему там нравится». Мы все очень смеялись, я не помню, пошло ли это в таком виде в ЦБ или нет. Вот и я работаю в Nordea, потому что мне это нравится. И потому, что я надеюсь, что это приносит пользу банку, коллегам, акционерам и клиентам.
— Когда банк продавался, обсуждалось, что вы через какое-то время уйдете с поста председателя правления и войдете в совет директоров после продажи?
— У нас не было зафиксировано никакого срока, в течение которого я что-то делать или, наоборот, уйти. Было общее понимание, что этот вопрос достаточно долгое время вообще подниматься не будет. И он достаточно долго не ставился: я как был председателем правления, так им и оставался два с половиной года после сделки. Потом, в 2009 году, мы с акционерами пришли к обоюдному согласию, что, наверное, мне будет интереснее работать в совете директоров. Мы вместе искали мне замену по всему рынку, но самого достойного нашли в своем же банке (Nordea в России возглавляет Игорь Буланцев, работающий в банке с 2004 года. — Прим. ред.).
— Каковы ваши функции как заместителя председателя совета директоров?
— Nordea — абсолютно правильно организованный с точки зрения корпоративного управления институт. У совета директоров здесь все классические функции, которые прописаны в учебниках: стратегия развития, утверждение крупных сделок. В том числе я возглавляю аудиторский комитет российской Nordea.
— Вы не хотели создать собственный бизнес после того, как продали свой банк группе Nordea? Так многие поступают…
— Вы имеете в виду — в финансовой сфере или в какой-то другой?
— Можно было в финансовой сфере, можно было сделать пивную компанию, открыть рестораны…
— Мы с моими партнерами по ОРГРЭСБанку ведем небольшие проекты, которые пока находятся на очень ранних стадиях, вряд ли о них будет интересно говорить. Ничего такого крупного и серьезного, занимающего 100% моего времени, как когда-то ОРГРЭСБанк, сейчас делать не планирую по ряду причин, в том числе и личного свойства. Я 15 лет сидел на операционном бизнесе, подписывал по 200 страниц документов в день. Так что пока не испытываю ни желания, ни потребности второй раз входить в эту воду.
— А войти в бизнес в качестве портфельного инвестора?
— Деньги, если с ними ничего не делать, имеют свойство пропадать (впрочем, даже если делать что-то с ними — все равно могут пропасть, неизвестно, как быстрее). Тем не менее у нас есть небольшие портфельные инвестиции в разные проекты. В том числе нам не удалось избежать всеобщей любви к недвижимости. Есть очень интересные, но не очень большие инновационные вещи в газохимической промышленности, например, что для меня совершенно новая сфера. Во всех этих бизнесах мы приобретали доли у основателей. Ни одну из этих компаний мы не основывали самостоятельно.
— Во всех этих проектах вы действуете совместно?
— Бывшие акционеры ОРГРЭСБанка продолжают инвестировать средства как совместно, так и раздельно.
— Не так давно, после смены куратора надзорного блока ЦБ, многие банки, прежде всего небольшие, стали жаловаться на то, что регулятор стал очень часто применять свое право требовать от банков ограничивать ставки по вкладам, временно запрещать прием средств населения… Вы считаете такие жесткие меры оправданными?
— Я скажу так: хвалить ЦБ — дурной тон. Но, прежде чем критиковать Центробанк, нужно поставить себя на его место. По сути бизнеса банки в России делятся на три категории: банки в классическом понимании; банки, которые обслуживают кэптивные интересы собственников (условно говоря, собирают вклады и вкладывают их в строительство), и банки, которые занимаются, скажем так, транзитом денег с разными целями, в том числе не всегда законными. ЦБ обречен работать в рамках единого поля регулирования, хотя и регулирует три совершенно разные категории банков. Он же не может выпускать три разных указания или три разных методики расчета. Поэтому ЦБ вынужден в некоторых вещах действовать несколько волюнтаристски, с большей долей мотивированного суждения. Наконец, после того как появилась система гарантирования вкладов, экономическое поведение граждан стало еще более безответственным. Началась эта гонка процентов.
Если кто-то придумал, как иначе регулировать привлечение средств, кроме ограничения ставок, можно было бы Центробанку подсказать. Я не придумал, поэтому меня не возмущает то, что они делают. При этом, конечно, приходится сдавать дикое количество бессмысленной отчетности, объяснений по поводу того, «почему это у вас вдруг так резко выросли ставки по депозитам или вдруг резко вырос депозитный портфель».
И у нас в банке бывают ситуации, когда мы привлекаем крупные депозиты и нам приходится писать дополнительные разъяснения, почему у нас вырос объем. Меня это отчасти напрягает, но не удивляет.
— Как выживать банкам, для которых деньги населения — основной источник фондирования, если ЦБ не дает им зарабатывать?
— Я не думаю, что это на самом деле так. Что значит «ЦБ не дает зарабатывать»? Центробанк, на мой взгляд, своими действиями говорит: «Объясните нам, почему у вас такая ставка? Как вы ее отрабатываете, какие у вас приносящие доход активы, чтобы вы могли отработать такую высокую ставку? Нам нужно убедиться в том, что вы привлекаете деньги не для того, чтобы закрыть дыру в балансе, а действительно нашли такую нишу, которая вам позволяет выплачивать такие ставки и при этом оставаться прибыльными». Я давно не ходил в ЦБ с такими объяснениями лично. Возможно, у меня перед глазами слишком радужная картина. Но я не слышал от банкиров претензий, мол, «у меня есть такой замечательный бизнес, мне это позволяет увеличивать ставки, а ЦБ не разрешает, потому что не дает конкурировать».
— По тому, как ЦБ сейчас регулирует ставки по вкладам, нет ощущения, что регулятор просто стелет соломку перед возможным кризисом?
— Даже если бы он так делал, это его непосредственные функции и задачи — «соломку стелить», то есть предпринимать меры по недопущению или смягчению кризисов. Вообще, если бы ЦБ в какой-либо стране точно знал, когда, где и какой именно кризис произойдет, можно было бы позавидовать жителям этой страны.
Сейчас в качестве «соломки» разворачиваются меры по поддержке ликвидности банков. В прошлый кризис ЦБ делал это в «пожарном» режиме, и все хорошо сработало. Сейчас это объявляется заранее: возможно, для того, чтобы банки чувствовали себя более уверенно.
А нынешние меры регулирования ставок по вкладам — думаю, что это не подготовка к кризису, а борьба против безответственных банков, которые ведут слишком рискованную процентную политику.
— Рынок кредитования — высококонкурентная среда, в результате чего в целом по банковской системе снижается процентная маржа. Многие банки понимают, что их процентные доходы будут снижаться, следовательно, нужно наращивать комиссионные. У Nordea пока процентный доход больше. Вы планируете менять соотношение процентного и комиссионного доходов?
— Мы находимся в том же тренде. В группе не принято делиться планами, поэтому, к сожалению, мы не можем вам рассказать, как видим в будущем структуру баланса. Но мы ставим задачу увеличить долю непроцентных доходов.
— Это будет происходить за счет обслуживания юридических лиц?
— Это будет происходить за счет всех операций банка.
— Доля розницы в активах и пассивах банка очень невысока: 6% — в активах и порядка 3% — в пассивах. Несмотря на то, что у вас в группе не принято делиться планами, это соотношение для вас комфортно? Вы будете наращивать розницу?
— В нынешнем состоянии рынка действующая модель бизнеса нам представляется оптимальной. В краткосрочных планах точно нет идеи сильно ее менять.
— Тем не менее вы весьма настойчиво рекламируете ипотеку…
— Да, это так. Этот продукт сейчас не очень популярен в банках, а мы по-прежнему считаем ипотеку одной из наиболее интересных и стабильных услуг. Это наш «конек». В краткосрочной перспективе ипотека не столь эффективна, но соотношение «риск — доход» нас очень устраивает, и мы будем этот продукт развивать.
— Я правильно понимаю, что ваш банк в обозримом будущем не пойдет, например, в POS-кредитование? То есть ипотека — максимальный риск в рознице, который вы можете себе позволить?
— Конечно, не пойдет. Кроме ипотеки, у нас активная программа автокредитов, один из самых быстрорастущих портфелей автокредитов, потребительское кредитование, кредитные карты. Но, безусловно, это классические продукты, не подразумевающие работы с высокорисковым сегментом.
— То есть ваш розничный клиент — это, видимо, офисный сотрудник.
— Начиная с верхнего уровня среднего класса.
— Примерно как у Райффайзенбанка?
— Я не знаю, как у коллег. Мы можем себе позволить предоставить клиентам дешевые и длинные продукты, но за счет снижения риска.
— Согласно данным аналитиков Банки.ру, у Nordea не очень хороший норматив Н4 — проще говоря, не очень хорошая сбалансированность активов и пассивов по срокам.
— Безусловно, все банки зарабатывают на том, что пассивы короче, а активы длиннее. В Nordea считают совокупный риск по группе по каждой из валют, и поэтому, чтобы судить о сбалансированности, надо смотреть всю группу целиком.
— А ЦБ на вас как смотрит?
— Естественно, ЦБ на нас смотрит по ряду вопросов как на независимое юридическое лицо. Но мы соблюдаем эти нормативы. Один из основных принципов группы — мы в каждой стране присутствия полностью выполняем все нормы местного законодательства регулирования. Поэтому ваши аналитики, видимо, имели в виду, что у нас не лучший «по больнице» показатель Н4. Но он абсолютно удовлетворяет требованиям ЦБ, и мы себя чувствуем комфортно и не переживаем, потому что располагаем поддержкой группы.
— Какова у вас доля клиентов, которые связаны со Скандинавией, которые так или иначе работают в этих странах?
— Обслуживание скандинавских клиентов — одна из приоритетных задач. Но мы не являемся банком, который был приобретен группой для обслуживания только клиентов из Скандинавии. У группы Nordea есть интересы в обслуживании трансграничных операций клиентов. Доля иностранных клиентов менее 10%. То есть мы российский банк, в основном работающий с российскими крупнейшими и крупными компаниями.
Кроме того, мы, возможно, единственный или один из немногих дочерних банков, где материнская компания не выводит из страны деньги. Для нас деньги материнской компании по-прежнему являются одним из существенных источников пассивов.
— Вы говорите, что у вас больше половины клиентов — это российские компании. Как вы конкурируете с госбанками сейчас и как вы делали это, скажем, полтора-два года назад, есть принципиальная разница?
— Принципиальной разницы нет. По-прежнему у нас нет такого доступа к длинным рублевым пассивам, как у крупнейших государственных банков. По-прежнему для нас источником пассивов являются либо депозиты наших клиентов, либо свопы. Плюс ко всему у нас все-таки, на наш взгляд, более селективная кредитная политика. Поэтому, безусловно, мы предъявляем более строгие требования к клиентам. У нас другая структура управления рисками и несколько иные требования к документам.
— Вы полностью изменили свою политику по рискам после того, как стали Nordea?
— Нет. Если посмотреть всю историю, у нас и резервы не доначислялись. Вы видели на примере других наших банков, когда приходили иностранцы и доначисляли кучу резервов. У нас никакого драматизма не было. У нас была ровно такая же политика по смыслу. Но она была, конечно, не так красиво и правильно написана и сформулирована, потому что людей меньше было, которые могли это написать. Ну и, конечно, Nordea требует от клиентов либо МСФО, либо адаптированную российскую отчетность по МСФО. Раньше мы не могли себе этого позволить. Мы применяли эти принципы для анализа рисков, но адаптировали отчетность сами. Поэтому содержательно политика несильно изменилась, мы всегда были достаточно консервативным банком. По форме, конечно, изменилась, потому что мы получили доступ к best practice.
— И тем не менее вы не избежали проблем с крупными заемщиками. Сейчас вы подали иск о признании банкротом СУ-155. Почему не удалось договориться с застройщиком?
— Мы со своей стороны сделали все, чтобы договориться, — снизили процентную ставку первыми в их кредитном портфеле, были готовы на реструктуризацию кредита. Но компания просто перестала обслуживать кредит. Поэтому мы были вынуждены предпринять меры по досрочному отзыву кредита и судебной защите своих интересов.
— Со вступлением России в ВТО для Nordea на российском рынке что-нибудь изменится?
— Наш банк уже давно в ВТО, и мы не предполагаем, что у нас будут особые изменения. Что-то может поменяться у наших клиентов, и, соответственно, изменятся их модели бизнеса. Мы как организация, поддерживающая наших клиентов и работающая для них, наверное, как-то будем адаптироваться к этому.
— Многие иностранные банки планируют уходить из России. Их бизнес приобретают местные предприниматели. Есть ли условия, при которых ваши акционеры уйдут из России?
— Во-первых, этот вопрос лучше задать нашим акционерам. Во-вторых, все истории ухода иностранных банков из России вызваны двумя причинами: плохие результаты «дочек» в России или плохие результаты самого материнского банка. Ни один банк, на мой взгляд, не ушел бы из России, если бы и то, и другое было в порядке. Сегодня у Nordea здесь чуть ли не уникальное положение. Nordea — один из лидеров по стабильности ситуации и в группе в целом, и в России. Поэтому объективных предпосылок для ухода я не вижу. Ни один разумный и смотрящий в будущее банк по доброй воле или от хорошей жизни не уходит ни с одного рынка. У некоторых банков просто не получилось в России.
— А почему у вас получается?
— Потому что за нами сильные акционеры, которые умеют правильно строить модель бизнеса и создавать правильные внутренние инструкции. Скучно, может быть, но правильно, как в книжках пишут. У скандинавов всё как в книжке, и это срабатывает. Они очень долго и вдумчиво разрабатывают правила и потом строго их соблюдают и твердо следуют принципу: если правило не работает или устарело, его можно поменять, но нельзя нарушать.
— И эта такая правильная скандинавская модель хорошо сработала в российских условиях, где кругом одна коррупция?
— Я не это сказал. Если бы речь шла о том, что модель может работать без местной экспертизы, то вряд ли бы мне имело смысл оставаться в совете директоров. У нас в правлении, например, появился всего один человек из Скандинавии, это было условием сделки. Все остальное правление работает в том же составе, что и до сделки, и это без преувеличения одни из самых сильных людей на рынке.
Модели переносят и адаптируют люди. Но, чтобы было что адаптировать, должны быть правильные модели. Эта модель где нужно — жесткая, где нужно — гибкая. И, самое главное, она очень прозрачная. Я заседаю в советах директоров и могу сказать, что у Nordea одна из лучших систем корпоративного управления.
— Помимо иностранных банков из России уезжают иностранные управленцы, уходят экспаты. Многие объясняют свой уход тем, что время больших денег в России закончилось. Согласны ли вы с таким утверждением или вообще по всему миру закончилось это время больших денег?
— Во-первых, время больших денег закончилось во всем мире. Во-вторых, на наше счастье, в России кончается время шальных денег. Если уезжают люди, которые приезжали сюда за большими или за шальными деньгами, — слава богу. Мы знаем много примеров, когда в Россию на шальные «бабки» стягивались люди, которые у себя в стране ничего не могли сделать, потому что там им хорошо знали цену.
Безусловно, бизнес во всем мире и в России становится более скучным и менее рентабельным. Я надеюсь, в обмен на это — и менее рисковым. Другое дело, что мы должны и во всем другом «подтягиваться». Мы обречены улучшать бизнес-климат, повышать конкуренцию, делать из Москвы финансовый центр — для того, чтобы действительно кто-то мог сюда приезжать или, наоборот, чтобы хотя бы наши не уезжали. Мы должны создавать качественную инфраструктуру, у нас должны быть хорошие университеты.
— А вы видите реальные действия в этом направлении или это пока только слова?
— Я вижу действия. Вы скажете — можно делать лучше и быстрее. Наверное, можно. Нам, конечно, хочется быстрее, потому что каждому человеку свойственно мыслить категориями собственной жизни… Послушайте, Финляндия стала такой замечательной, комфортной, «скучной» страной исключительно в последние 20 лет. Америка стала такой страной, какая она есть, после Второй мировой войны. Мы же хотим всё прямо завтра. Но так быстро не получится.
— То есть вы считаете, что Россия по-прежнему является инвестиционно привлекательной страной?
— Сложно говорить про инвестиционную привлекательность во времена сжатия рынков. Мы не знаем, что произойдет завтра. Но сегодня экономическая ситуация в России гораздо более интересная и стабильная, нежели в той самой Европе, которую мы все считаем образцом. Да, есть какие-то вещи, которые эту инвестиционную привлекательность снижают: бизнес-климат, уровень коррупции, слабость институтов государства. Но покажите мне хотя бы одного мало-мальски предприимчивого человека, который отказался от какого-нибудь хорошего предложения в России из-за всех этих факторов? Да, если говорить о перспективе — мы должны это менять. Но сегодня Россия, безусловно, продолжает оставаться привлекательной. Есть отрасли, которые интересны инвесторам, несмотря на специфические российские риски.
— До тех пор, пока в мире будут высокие цены на энергоресурсы, инвесторы будут смотреть именно на этот показатель, а не, например, на уровень коррупции, не на откаты, которые приходится платить иностранным бизнесменам в России, не на дело Магнитского, не на дело «ЮКОСа», не на Pussy Riot?
— Никто никогда не посмотрит ни на Магнитского, ни на Pussy Riot, если будет возможность заработать хорошие деньги. В любом случае все хотят «разрабатывать шельф». Бизнес циничен. Надо разделять бизнес и политику. Дело бизнесмена — зарабатывать деньги, дело политиков…
— …набирать голоса избирателей.
— Например, так, да. Поэтому еще раз, безусловно, если мы хотим смотреть в будущее нашей страны, то надо заниматься институтами государства, инфраструктурой, образованием, уровнем гражданских свобод. Потому что на одной «трубе» долго, конечно, не протянуть. А сейчас, не дай бог, со сланцевым газом американцы разберутся — тогда даже высокая цена на нефть нам не поможет.
— И наш «Газпром» перестанет покупать игроков для «Зенита» за десятки миллионов долларов.
— Боюсь, это будет самая маленькая потеря. Сланцевый газ — реальная угроза для нашей модели экономики. Кроме всех прочих угроз, связанных с постиндустриальным обществом, с отсутствием институтов.
— Мы затронули деятельность иностранных банков в Европе. Можно ли считать, что банковский бизнес в странах Северной Европы более устойчив, чем в той же Испании, Португалии, Греции?
— Нет, безусловно, это проблема всей экономики, ее концентрации. Я не склонен считать, что на севере лучше, чем на юге по географическим причинам. Так складывается, и можно делать массу разных предположений, насколько это случайно. А как быть с Соединенными Штатами? Они у нас в данном случае север или юг?
— Мы сейчас говорим про Европу.
— Вы хотите узнать, виновата ли модель или география? И менталитет, который, безусловно, разный? Думаю, виновата экономика. Это больше чем банковская проблема, это проблема фискальная. Мы видим разницу в уровне фискального совершенства, если так можно сказать, в Швеции с Финляндией, с одной стороны, и в Италии с Испанией — с другой. В Швеции мне никогда не говорили в магазине: «Если вы заплатите наличными, то мы вам сделаем большую скидку». А в Италии и в Испании говорят. Хотя я об этом не прошу. Безусловно, это вопрос менталитета. Считается, что северяне более сдержанны в эмоциях, им не так важно прокатиться на красивом «Ламборджини», а вот представить себе итальянца, на последние деньги покупающего дорогущую машину, гораздо проще.
— Вы не ожидаете, что те проблемы, которые сейчас есть у стран Южной Европы — Испании, Италии, Греции, Португалии, могут как-то перекинуться на Скандинавию?
— Ну, во-первых, проблемы в этих странах были много лет. Почему-то неожиданно сейчас вперед вырвалась Греция. А первый звоночек был в Португалии еще до всякого кризиса. Просто кризис усугубил ситуацию. Но ошибки были накоплены и сделаны раньше. Проблемы Португалии и Греции высветились бы гораздо раньше и ярче, если бы их не привели в зону евро. То есть принятие их в зону евро продлило… не хочется называть это агонией…
— Болезнь.
— Болезнь, да. Сослужило плохую службу, позволило этим странам ничего не предпринимать, а решать свои проблемы путем увеличения госдолга. В скандинавских экономиках нет таких проблем: сбалансированные бюджеты, маленький, но стабильный рост, грамотная фискальная и финансовая политика. Но если предположить, что вдруг все сойдут с ума и не смогут найти выход из сложившейся ситуации, то, конечно, это все отразится на всем мире.
Беседовала Наталья РОМАНОВА, Banki.ru
Источник: Banki.ru
Комментариев нет:
Отправить комментарий